Тот мир был бы беден и неоправданно несчастен, в котором помимо агрессивных устремлений, выражающихся в бесчисленных войнах, у смертных не существовало бы других, светлых побуждений. Естественно, Триархон - мир в меру счастливый, а потому культура занимает в его жизни видное место (не забудем, что магия воспринимается разумными так же, как вид искусства). Можно назвать много деятелей культуры: писателей, художников, архитекторов, музыкантов: Однако пока мы приведем лишь один труд, написанный известным культурологом эльфом Денидероном. Он дает оригинальный взгляд на теорию творчества и культуру большинства народов Триархона, впрочем, естественно, далеко не исчерпывающий.

   Раз в изменчивый осенний день, когда небо, словно капризная девица, то одаривало землю благосклонными взорами солнечных лучей, то, напротив, осыпало оскорбительным дождем, именно в такой день я сидел в доме своего хорошего друга на окраине Аэдор-ла-Мертала и смотрел в окно. Открывался прекрасный вид - пестрые луга Аэдора (я называю сей город сокращенно, да простят гордые аэдорламертальцы мне эту вольную леность). И, глядя на красоту эльфийских полей и гор, я пришел внезапно в состояние глубокой задумчивости и даже некоторой меланхолии, коя, впрочем, весьма приятно переросла в сиятельную мысль: `Природа - мать и повелительница всех живых существ. Просветив некоторых из них, как заботливая наставница она продолжает развивать их способности, пока самым одаренным не является высшее откровение и они на мгновение, на минуту, на час не приближаются к уровню своей великой родительницы. Однако смертным не дано долго удерживать божественную ясность мыслей и собственную слитность с Природой: они вновь делаются смертными. Зато их творения, созданные в минуты озарений, продолжают жить, подтверждая гениальность их авторов. И все это - архитектура, скульптура, художество, литература, музыка - является только продолжением Природы, развитием уже заложенных в ней идей`. Подумав так, я ощутил внутренний подъем и убеждение, что силы душевные, зародившиеся во мне, должны выплеснуться на бумагу. Писать же я стал именно про Госпожу, побуждающую художников к действию, побудившую и меня, - я стал писать о Природе.


   

Архитектура.

   Сей вид творчества сравним с зимой. Как похожи анфилады белоснежных людских дворцов и всхолмления скелетских домов на снежные сугробы, устилающие землю! Зима является, пожалуй, самым вещественным временем года, когда все либо укрупняется, приобретая дородную белую пышность, либо, напротив, истончается: голые ветви деревьев так бросаются в глаза, что хочется потрогать их, ощутить биение глубоко затаившейся жизни. В свою очередь, архитектура - единственный пласт культуры, поддающийся ощупыванию, осязанию. Простите, ученые мужи, но, дерзостно пренебрегая классификацией, я соотношу архитектуру со скульптурой, полагая, что между ними существуют отношения целого и его части. Мы можем часто видеть, как богатые южные короли украшают фасады своих дворцов скульптурными группами. Именно поэтому я объединил, а может быть, так объединилось непроизвольно в моем сознании, но именно поэтому я решил, что здание - глобальный фон, статуя - деталь, и они неразрывны.
   Итак, постараюсь, в меру своих скромных способностей, передать ту дрожь, которая возникает в моей душе при соприкосновении с архитектурой, с настоящей, подлинной архитектурой, космической и гармоничной. Это чувство сравнимо с трепетом пальцев, коснувшихся пушистого снега. В руке воцаряется морозная легкость.
   Людской архитектуре присущи, на мой взгляд, светлость и в то же время приземленность. Здания кажутся отражениями некоего высшего града, его земными воплощениями. Логика - неизменная спутница людей - заставляет их отказываться от чудес, даруемых магией, зато та же логика помогла им достичь совершенства в использовании физических законов бытия. Лишь гномы, первоучители людей, могут соперничать с ними в безукоризненной точности расчетов, благодаря которой тонкая колонна в состоянии подпирать огромный пласт верхних этажей безо всякого колдовства.
   Глядя на дворец короля Трех Мысов в Верторе , я поразился именно монументальности и при том чрезвычайной его воздушности. Эффект достигался именно изяществом длинных, устремленных к небу колонн и покатой негой арок, покоящихся на высоте 40-50 локтей над землей. Крылья дворца, белые со вставками розово-голубых витражей, опять-таки текли к центру, поднимаясь все выше, пока не взрывались ослепительной сферой золотого купола. Он венчал дворец, высоко поднятый над городом, доминирующий над пространством залива подобно тому, как король Трех Мысов властвовал над Внутренним морем.
   Почти для всех людей характерно стремление к морю с его лазурно-нефритовой мозаикой волн. Должно быть, пенные плюмажи вдохновляют людских архитекторов - так возникают затейливые узоры (как будто морозные), игривые коньки крыш. В этой связи не могу не упомянуть дворец другого людского правителя - парзийского князя - в Коне. Это сущее чудо, похожее на сочлененность пенной зыби на спинах волн, похожее на наслоения перьевых облаков, похожее, наконец, на танец застывших снежинок.
   Какая лучистая сила исходит от произведений людских архитекторов! И к тому - броская яркость орнаментов Востока и мозаик, витражей Запада.
   От эльфов же люди унаследовали талант ощущать Природу, именно поэтому их сооружения стоят на самых выигрышных местах, оттененные красотой пейзажа. Так, упоминавшийся дворец в Верторе расположен в парке у моря, а дворец в Коне - на зеленой возвышенности, вырывающейся из неопрятной атмосферы крикливых портовых улочек прибрежного города.
   Основными учителями людей являлись гномы, чью архитектуру, коли я задумал продолжать зимнюю тему, можно сравнить с айсбергом. Его вершина, то есть часть далеко не большая и не самая интересная, - это то, что мы видим, стоя на поверхности земли: суровые неприступные башни, тяжелые дворцы и приземистые дома, подстать их коренастым хозяевам. Однако внутри, в недрах земли мы видим потрясающую красоту; словно нырнувший в бездну арктических вод пловец, замечаем мы изящную остроту сталактитовых пещер, черные зеркала обширных озер, иногда глубоких, как расщелина, иногда мелких - не глубже стопы; мы замечаем лабиринты нор, чьи стены радужно отливают в свете магических светильников или обычно-охристых факелов. А какая красота витиеватых канделябров! Надо сказать, что впоследствии не только гномы стали возводить подземные дворцы.
   Но как разнится природная роскошь гномьих хоромов от убогой извилистости орчьих нор! Низшие словно не только не стараются проникнуться силой Природы и развивать чудотворные импульсы в своей архитектуре, но напротив - убивают Природу, терзают ее. Без всякого порядка, хаотически, вгрызаются они в толщу гор, которые служат им домом. Прекрасные скалы становятся полыми и пористыми, как серый талый, осевший снег. В городах низших царит непролазная грязь так, что даже если и попадаются среди гнилостных, похожих на пупырья домов и землянок нечто стоящее, так это стоящее теряется за общей ничтожностью. Ничтожность эта, на мой взгляд, как раз столь велика (сколь велика может быть ничтожность вообще), что попавшее в нее действительное величие не становится боле великим на фоне общего прозябания, но подчиняется законам этого самого прозябания. Так, будучи однажды в Болубе , я видел тамошний храм - грандиозное сооружение, вырубленное в скале. Его фасад, увенчанный неравномерной чередой колонн, выступал из скалы словно барельеф. В ином месте он поразил бы меня, но там, в сонме отвратительных лачуг, тупиков и помоек, храм не только не прельстил меня, но даже оттолкнул. Он стоял, будто свирепый языческий бог, который смеялся всеми челюстями колоннад, смеялся и похвалялся тем, что владычествует над грязью и смрадом Болуба. Он показался мне средоточием всей гадости этого города, и меня бросило в жар. Я хотел бежать.
   Омерзительна также скульптура низших, кою весьма с большим трудом рискну я назвать `скульптурой`. Это либо убогие валуны, наваленные друг на друга в подобии фигур, либо естественные статуи - трупы убитых врагов.
   Позволив себе увлечься, я и так слишком много писал о столь недостойной внимания ветви культуры, о самой иссохшей ветви, корявом тупиковом сучке, что довольно. `Хватит о низших!` - сказал я себе.
   Архитектура паскаяков едва ли лучше орчьей. Грубость, даже, позволю себе такое слово, как `жлобство`. Да, да, именно жлобство. Жлобство во всем - в слоновьих колоннах, в плоскости или изломанности барачных крыш, в непомерных проемах ворот. Сей северный животный народ вряд ли способен на творческую пылкость. Их низменные интересы давят любую потенцию к искусству, сводя саму архитектуру к строительству примитивных бараков. Там, где все подчинено практичности, нет места искусству! Быть может, паскаяки, не утратившие свое животное начало, а, следовательно, связь с царственной Природой, эти паскаяки видели и продолжают видеть красоту самой Природы и не размениваются на создание поддельных дворцов. Их храм - не каменный собор, но лес, их крепость - не крепкие стены, но горы. А природа Вахспандии , бесспорно, красива.
   Паскаяки ценят природу, но едва ли найдется в мире народ, который бы любил нашу родительницу более, чем эльфы. Я знаю множество синонимов: `дети Природы`, <чада лесов> и проч. И проч. - которыми характеризуют эльфов, и страшно горжусь, даже не страшно, нет, но с трепетом и замиранием горжусь этими прозваниями. Ибо они значат, что эльфы как раз выше всех подобрались к пониманию мировой сути, к Природе. Впрочем, нет, не `подобрались`, а скорее `не опустились`, `не забыли` своей родительницы; а сие сбивчивое изложение моих мыслей оправдываю я чрезмерным волнением, кое охватывает меня при разговоре о Природе. А и можно ли о ней говорить? Да. Нет. Нет! Но да. Да!
   Каждый эльфийский город являет собой образец. От каждого исходит некое свечение, таинственная аура, которая, тем не менее, никогда не бывает зловещей, но вселяет в сердце радость и умиление. Даже низшие облагораживаются в этих волшебных местах. Города эльфов именно волшебны.
   Величайшим северным градом является Элендиур , о котором отзываются как о `жемчужине слатийских городов`, а то и вообще всех городов северных. Широкие проспекты, по сторонам коих колоннадами тянутся кедры. Обилие зверья. Медведи, кабаны, олени, белки, волки - все они диковинны и видом своим и нравом, ибо ни разу хищник не покусился на жизнь слабого и снежные барсы, краса улиц, мирно соседствуют с зайцами. Поверх сего в голубом небе - а синева редкий признак в тех широтах и как бы само по себе акт божественного благоволения - в голубом небе дрожат и зыблются будто призрачные дворцы. Они блещут, но не навязчивым людогномьим реальным листовым золотом, а самими солнечными лучами. Радужность бабочкиных крылышек, легкое трепетание. Паутина серпантином вьющихся лестниц, взлетающих к порталам дворцов. Среди кучевых облаков зеленеют или золотятся, в зависимости от времени года, небесные рощи, и лучи светила пронизывают сквозистую листву, как пронизывают стены дворцов. Солнечные зайчики бегают по улицам. Существует и замечательна Музыкальная аллея , где плиты под шагами идущего оживают, исторгая мелодичные напевы, будто сама земля поет, радуется, гладя стопы своих детей.
   Вообще северной эльфийской архитектуре характерны, на мой взгляд, широкое использование `звериных элементов`. Огромное количество статуй животных и птиц, в целых зданиях угадываются очертания и признаки животных и птиц, и все они не застывший камень, как пусть даже самые выдающиеся произведения людей и гномов, но подлинно живые. Блестящим примером послужит фонтан Рыбы. Ее чешуя - серебро, а плавники слюда, хрусталь, прозрачный, волнистый и тонкий настолько, что колеблется от дуновения ветра, от нежнейшего прикосновения солнечных лучей. И фонтан живет!
   Город Альсер прежде всего замок, а отсюда высокие белые стены и причудливые грибовидные башни, вселяющие трепет в души нечестивых жгарцев . Как известно, в Элендиуре нет никаких укреплений, и они ему не нужны, ибо `жемчужина северных городов` хранима Природой. Альсер так же храним Природой, ибо, расположенный на северном и высшем склоне Озерного ущелья, он обрастает естественными укреплениями лесов, рвами озер. Он как бы вписан в ландшафт.
   То, что я начал свой труд, любуясь на поля Аэдора, обязывает меня подробно описать и сам Аэдор, хотя тут и обязывать нечего, ибо, исполнившись красой этого края, я сам уже готов безо всякого принуждения писать, писать об этом чудесном городе.
   Вокруг плоскогорье, окрапленное брызгами пестрых цветов, и по утрам и по вечерам здесь поднимаются туманы, как чудные виденья. А еще закаты и рассветы, багряные, кремовые, желтые, зеленоватые, рдяные - всякие, но лишь необычные и не похожие один на другой. На юге плоскогорье обрывается в ущелье, где течет, прерываемая хрустальными ручьями, дорога - Великий Эмберг жгарцев , от которого исходит само название королевства со столицей в Аэдоре. С севера оно ограничено скалистой грядой, и опять-таки бегут сосульки водопадов, озера блистают -внизу, поощряемая водой, бушует растительность. В этих-то рощах и раскинулся город, со склона стекающий в луга. Совершенством является Сад-дворец, в котором архитектура сочетается с растениями, деревьями и цветами. Сам он, подобно тропическим лозам, многими ярусами лежит на скале:
   

Продолжение следует
Музыка и волшебство, литература, художество...