Песнь первая,
   в коей воспевается истинная мужская дружба.

“Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына!..” Тьфу, при чем тут гнев? Какой такой гнев? Странное дело: человек я вроде не злобливый, а рука так и тянется написать что-нибудь этакое. Всё – доспехи и копья убрать. Начну лучше так: “Вас, пиерейские Музы, дающие песнями славу, я призываю, – воспойте родителя вашего Зевса!” Хм, кажется, где-то это уже было. Значит, не пойдет.
   По голой, ощипанной как курица к столу палке отмечаю время. Тени почти нет – солнце в зените. Полдня прошло, а у меня конь не валялся. Хотя как он может валяться, если у меня его отродясь не было? И вообще кто из богов коневодству потворствует? – Посейдон; а я с Посейдоном не дружен. Потому он не только что лошадей мне не дал, один раз чуть не утопил. А всего- то началось из-за пустячка. Сел я как-то и лихо этак настрочил поэмку про этого самого Посейдона. В общем очень даже цивильно, по-гречески, получилось. Там говорилось, как Земли Колебатель... Впрочем, не буду повторяться. Это, во-первых, для истинного художника недостойно, а во-вторых, вдруг еще больше обидится.
   А тени под палочкой вовсе нет, а в голову еще ни одного завалящего дистиха не пришло. А все отчего? Что я дурак что ли такой? Нет, это все Муза-плутовка. Опять опаздывает. Говорил же ей: просыпаюсь я с солнцем, да потом люблю полежать, а там жена пилить будет, так что приходи незадолго до полудня. Опаздывает, опаздывает. Опять небось с каким-нибудь божком речным свалялась, а то, что работа простаивает, ей плевать. Вот женщины!
   Главное, никак и не свяжешься с ней – почты-то нет. Это ассирийцы-молодцы придумали всадников гнать да по пути застав налепили, чтоб коней менять. А у нас, коли вестник какой и появится, так все пешадралом ходит, пока дотелепкается, совсем стемнеет. Все по-старинке. И после этого говорим о ведущей мысли Запада, о приоритете над Востоком, гордимся полисом и победой над персами! Стоп. Я все-таки какой-никакой а патриот, потому очень даже славно, что мы им под Марафоном и Саламином нос надрали. И Павсаний с его Платеями тоже молодец. Но вот почта на Востоке все же лучше. У нас только один экстренный курьер есть – Гермес. Да только неудобно его от дел постоянно отрывать: он ведь небожитель.
   О! Вспомнишь дурака... простите, быстроногого бога, он и появится. Крылышки у Гермеса на сандалиях хлоп-хлоп и улеглись. Вот стоит он предо мной, сам лыбится лукаво – мой сосед также скалится, когда у него до урожая ячменя не хватает. Шишь два он мне Музу приведет.
   – Что это тебя в наши края занесло?
   Гермес, хоть и лгун порядочный, а все же в некотором роде мой друг, поэтому я с ним без политеса, так, за панибрата. Он меня понимает, потому не обижается. Действительно, зачем формальности: оханья, аханья! Дело есть – сразу и говори. И говорит он мне примерно следующее:
   - Слушай, Деметрий, меня к тебе сам Зевс послал. Можешь догадаться – дело серьезное.
   Киваю, а он продолжает:
   - Заказ к тебе есть. Кто-то из молодых богов, Ам... Эф... Эх, и имен-то не упомню; вообщем кто-то из молодых задумал свое имя хм, как бы более запоминающимся сделать.
   -Переменить что ли?
   -Да нет, - всплескивает руками Гермес, - прославить! Поэтому скандал хотят учинить: с самой Геей, матушкой нашей Землей, судиться. Предъявляют ей иск, будто она в Троянской войне повинна. Ты-то не помнишь, ведь с тех пор лет с тысячу минуло, да только слыхал наверное, что Гея тогда взмолилась, будто не может столько людей на себе носить. Ну и порезали ахейские мужи троянских.
   На то, чтобы помнить этот факт, моих познаний в истории хватает, и я снова киваю.
   -Да только во всем этом не Гея одна виновата. Там же и Афина, и Гера, и Афродита замешаны. Да что говорить, и я маленько замарался. Но об этом ни слова, - заговорщически подмигивает Гермес. - А тебя, Деметрий, Зевс вот о чем просит: сбацай- ка поэмку песен в двенадцать. Покажи в ней растлевающую роль Яблока Раздора, загнивание приамова рода, то бишь героев троянских. Особенно подчеркни образ Париса, какой он негодяй и плут. Вообщем напиши, чтобы молодые не шибко на Гею бочку катили. Мол, другие тоже хороши.
   -Идет, - отвечаю. - Только...
   -Об этом не думай.
   -Нет уж прости, Гермес, я об этом не думать никак не могу.
   -Да ты, в смысле, не волнуйся. Я кто? Правильно, бог торговли. Валюта у меня для тебя самая что ни на есть ценная – бессмертие.
   У меня челюсть отпала. Выходит, я после смерти как Ганимед буду богам амброзию подносить и на их трапезах присутствовать? Очень занятно. Тогда меня Посейдон за давнишнюю поэмку точно мордой в киаф и утопит. Никакое бессмертие не спасет.
   - Слушай, Деметрий, я ж тебе говорю – не волнуйся.
   Тьфу, как это я забыл, что они, небожители, мысли читают!
   -Ты спокойней относись, - успокаивает меня Гермес. - Я тебе бессмертие в веках дам.
   -А на фига мне твое бессмертие, коли у меня зерна только пять медимнов осталось.
   Гермес явно озадачен.
   -Мне задаток нужен, аванс. А бессмертие в веках это штука долгоиграющая. К тому же знаю я вас, олимпийцев. Вам человека облапошить ничего не стоит. Вот напишу я какую-нибудь "Илиаду", а вы возьми ее и потеряй. И плакало мое бессмертие.
   Похоже, Гермеса я убедил: кивнул, утерся и полетел за зерном. Вот что значит друг настоящий!
   

  Песнь вторая,
   в коей воспевается истинная потребность поэтов и
   людей мыслящих в Музах.
   

Гляжу я Гермесу вослед, а сам думаю: какие у него однако сандальки хорошие. Вжик-вжик и полсвета пролетел. Вот и сейчас, я даже над гениальным замыслом своим задуматься не успел, а он тут как тут. Стоит, морда светится, в руках два мешка здоровенных. Я этак осторожненько, деликатно взглядом на амбар указываю. Он туда их отнес, у стены свалил, возвращается.
   -Все?
   -Нет, не все.
   У него лицо раза в два вытянулось. Кто сказал, что боги прекрасны? Посмотрели бы вы в тот момент на Гермеса.
   -Ну ты, брат, и рвач. Задаток получил, на бессмертие в веках право получил. Чего ж тебе еще надо?
   -А как я работать могу! - взрываюсь я. - Вот уж битый час Музу жду, а ее все нет и нет.
   -Музу? А тебе какую? Мельпомену, Терпсихору, Клио?
   -Все равно. Главное, чтобы девка видная была.
   -Так они все...
   -Значит, ту, которая ближе. А то как же я буду без Музы богинь описывать!
   Гермес задумывается.
   - Наверное не сможешь, - наконец соглашается он. - Тогда жди, я мигом.
   Улетел, а я сижу и на мешки гляжу. Вообще человек я не жадный, но вот это его "мигом", меня не порадовало. Сейчас прилетит, не даст даже на зерно взглянуть, а то может какую-нибудь гниль подсунул. Гермес, хоть и друг мне, а плут, каких поискать.
   -Эта пойдет?!
   Ну зачем же так орать, да еще за спиной! Я аж на три локтя подскочил. Обернулся – стоит Гермес и Муза, востроносенькая, голубоглазенькая, вообщем девчушка ничего.
   -Пойдет, - милостиво соглашаюсь я.
   -Ну, тогда оставляю вас двоих, - улыбается Гермес.
   Ретировался, паршивец, а я один на один с Музой, смотрю на нее по-дурацки.
   -Ты бы может села.
   Кивает, садится. Из-под хитона белая коленочка выглядывает. Я прямо-таки и залюбовался.
   -Ну ты, поэт, - голос у нее приятный, только малость хрипловатый, видать нектара божественного перепила, - ты давай валяй свою поэму. Я, знаешь ли, девушка дорогая. У меня все время расписано. Как солнце вон до тех холмов дойдет, у меня к Платону в Сиракузах вызов. А Гермес мне только за три часа заплатил.
   - Понял.
   Для уверенности я ей руку на коленку положил и бойко начал... Нет, прежде чем начать, предупрежу заранее, что писал быстро, времени было в обрез. Это на будущее, дабы не возникло всяких придирок. Кое-где и описаться мог.
   
   
      
   Песня третья,
   в коей воспеваются истинное совершенство богинь и
   истинный взгляд на него.
     

 Сколько там Гермес говорил песен "сбацать"? Двенадцать? Думаю, если я чуть схитрю и начну поэму о Яблоке Раздора сразу с третьей, боги не особенно на меня разгневаются. За эту неустойку могут в конце концов сократить мое бессмертие в веках на один век. Разрешаю.
    Я к тебе, о славнейшая Муза, слова обращу!
    Ты ответь мне, с чего же поэму начать?
   Первая строфа готова. Дальше, дальше! Муза рядом упрямо молчит. Тогда стискиваю ей коленку – не так чтобы больно, но чувствительно.
   -Ой! - взвизгивает она.
    Ой великое горе земле той, в которой живет сластолюбец такой, - лихо доканчиваю я, как мне кажется, начатую Музой мысль. Вы не подумайте, будто это я про себя. У меня жена, дети – я честный семьянин; но заказ про зачинщика Троянской войны, про Париса писать, вот я и начал.
    Сластолюбец и лгун, дерзновенный обманщик, Парис
    был из Тевкрова рода.
    Пастухом и героем отчасти служил он под стенами Трои,
    Где царем был тогда незабвенный папаша его - старец Приам.
    Раз в весеннюю пору, а может и летом (не помнюю за давностью лет),
    Но явились к Парису три девы, красою затмившие женщин,
    И сказали они пастуху: - Пред тобою богини:
    Жена громовержцева Гера и дочки его, Афродита с Афиной.
    Показали они вслед за тем наливное и чудное Яблоко,
    Чьи бочка так прельстили все взоры Париса, что он загляделся.
    -"Этот плод, что достанется самой красивой, тебе мы вручаем.".
    -"Это нет. Есть красивше меня. М-м, - озадаченно мыкал пастух. -
    То есть я-то красив, только не красивА! То есть, это не женщина я!"
    -"Ха-ха-ха! - засмеялись богини. - Ты прежде дослушай, потом говори.
    Этот плод породил между нами размолвку,
    А Зевес наказал нам спуститься к тебе и просить разрешенья
    конфликта".
    Неожиданно стали три девы Париса пленять:
    Афродита - любовью всех женщин, Афина - победами в битвах,
    Ну а Гера великая - властью над миром.
   -А?!
   -Что "А!"? - непонятливо спрашивает Муза.
   -Посмотри! - обнимаю я ее и притягиваю к свитку, на котором нашкрябано начало второй песни.
   -Почерк ужасный.
   -Это неважно. Зевсу надо, пусть глаза и ломает.
   -Ага.
   -Ага! - восклицаю я и заношу это слово в поэму: "Ага".
   Нет, Муза мне положительно нравится. Напишу-ка "Ага" еще раз.
   Ага, а у меня возник вопрос по существу. Как же может Парис сказать, кто всех красивей, если все они совершенны? Да что такое вообще совершенство? Разве все совершенное не одинаково как раз потому, что оно совершенно? А как же тогда Парис отличал Афродиту от Геры, а Геру от Афины? Да, нелегко ему пришлось с тремя богинями сразу. Это тебе не Муза. Моя рука плавно скользнула с ее плеча на... Зевс не просил об этом писать. Зачеркнул бы, но чернил жалко. Лучше вернемся к нашим баранам, а точнее, к богиням. Ну в самом деле, как же может Парис их различать, если все они совершенны и одинаково хороши? Он, наверное, в каждой козе своей и то больше индивидуальности видел.
   -Вот как ты думаешь, - обращаюсь я непосредственно к Музе, - каким образом Парис отличал богинь? Ты ведь с ними часто крутишься. Скажи, есть ли у Афины, Афродиты или Геры особые приметы?
   - Например?
   Я оглядываю ее лицо, пытаясь найти что-нибудь этакое. Тьфу ты! Муза - тоже бессмертная, тоже на роже никакой отметины нет: ни тебе шрама, ни бородавки. Ну за что мне такое их совершенство, коли я споткнулся на третьей же песне!
   -У Афины глаза сероватые, а у Афродиты - голубоватые, - наконец произносит Муза.
   Задумываюсь. Нет, это слишком малое различие. Вряд ли, видя перед собой полуобнаженных граций, Парис стал бы вглядываться им в глаза. В конце концов герой он или нет!
   Хорошо, подойдем с другого боку. Чтобы я стал делать, окажись на месте Париса? Тяжелые раздумья. Сразу трех, пожалуй, многовато. На три ночи... Тьфу, на что меня несет! Нет, эту непотребщину точно надо закалякать. Надо, чтобы Зевс видел чистоту и глубину моих помыслов. Все-таки Гера - его жена, а Афина и Афродита - дочери.
   -Можно водички попить?
   -Что? - я не сразу понял, настолько глубоки были мои помыслы (могу же, когда захочу!).
   -Водички можно попить? - повторяет Муза. - А то я с дорожки, как Гермес подхватил, так и примчалась.
   Женщине лучше не перечить, а особенно Музе.
   -Конечно, конечно. - Моя рука выныривает из-под складок ее хитона. - Вон там.
   -Сама вижу.
   Муза поднимается и подходит к кувшину, который я поставил на тот случай, если пересохнет горло. Кувшин! Я понял, как Парис решил эту головоломку. Он же плут. Ведь так сказал Гермес? А в устах бога торговли это особенная похвала.
   Итак, Парис велел богиням взять три черепка, валявшиеся рядом, и начертать на каждом свое имя. Когда все было готово, они, каждая со своим черепком, стали прохаживаться вокруг пастуха и вертеться, чтобы выгоднее подчеркнуть изгибы своей божественной натуры. Да, да, не обижайся, Зевс, но так оно и было. Никогда не поверю в то, что, соревнуясь в красоте, женщины, вместо того, чтобы изящненько покрасоваться, предлагают мужчине власть над миром или победы в битвах. О каких победах мог думать бедный Парис! Немудрено, что он отдал предпочтение Афродите.
   Точка.
   
   Песнь четвертая,
   в коей воспевается истинное глубокомыслие троянца Париса.
   
   Едва я начертал точку, Муза присаживается рядом.
   -Уже кончил?
   Я чувствую, что, даже если приведу далее весь последующий мой разговор с Музой, этого вряд ли хватит на двенадцать песен. Поэтому, я отрицательно качаю головой.
   -Мне надо от тебя к Платону в Сиракузы поспеть, - канючит Муза. - Он сегодня тирану Дионисию будет лекцию о государстве читать. Надо, чтобы я рядом была. Иначе скандал: прославленный философ, а двух слов связать не может.
   -Ничего, свяжет.
   -Да ты чего не пишешь?!
   -А чего ты от меня ушла?!
   -Когда я от тебя ушла?! - кричит Муза.
   -Да только что! То молчит, то ей видите ли надо водички попить. Что, сушняк прохватил?
   -Как ты смеешь, мерзавец!
   Пощечина. Я так и фиксирую в тексте поэмы: "Пощечина - сильный удар + две царапины". Это чтобы ты, Зевс, осознавал, в каких тяжелых условиях приходилось трудиться твоему верному слуге Деметрию.
   -Ногти надо стричь.
   -А-а, тебе не нравятся мои ногти? - Она тычет мне в нос своим маникюром.
    .....
   То, что последовало дальше, я не зафиксировал, потому как руки у меня были заняты.
   -Поди смочи водой.
   Муза мрачно кивает и, прикрывая глаз рукой, плетется к кувшину.
   - Мне чуть оставь, - говорю я, наблюдая, как она щедро плескает воду.
   Дрянная девчонка. Смотрит - прямо съест, но боится. И уйти не уйдет - Гермес ее живо воротит. Кувшин она все-таки поставила бережно, а ко мне бочком подходит.
   -Кто старое помянет, тому глаз вон, - улыбаюсь я, раскрывая объятия.
   -А я, между прочим, не поминала.
   -Ну-ну, будет. Давай, лучше подумаем, какой бы нам сюжетец на восемь оставшихся песен завернуть, чтоб и Гею в суде защитить, и Зевс над первой же строфой не захрапел.
   Муза садится, но молчит. Обиженно сопит.
   -Отказываешься помогать? Ладно, ладно. Думаешь вы одни, женщины, обижаться умеете, - при этом коварно ухмыляюсь. Меня уже посетила мысль. - Мой Парис тоже откажется. Вот возьмет и откажется.
    Усладив свои очи кривляньем богинь, так ответил Парис:
    -"Вы все три столь прекрасны, что я не могу отдавать предпочтение.
    Пусть же время бесстрастное судит божественных тел красоту".
    -"Но ведь мы все бессмертны! Ты должен то знать!" - возопила Афина.
    -"Не подвластны тела наши времени. Вечно молоды мы," -
    Подтвердила богиня любви Афродита.
    -"Да я не о том, - оправдался троянский пастух. -
    Коли все вы дары мне сулите, хочу я изведать могущество ваше.
    Осыпайте меня серебром и победами в битвах, и женской любовью!
    Та, чей дар приглянется мне боле, та и станет прекраснейшей."
   Мне представился образ Гермеса, который явится ко мне за поэмой. Дойдя до этого места, он покачает головой и скажет: "Узнаю твой почерк, Деметрий". Ну и что с того? Пусть Парис, коли он должен быть представлен плутом, будет не лыком шит. Вот взял и сказал: "Осыпьте меня дарами".
   -Да ты что?!
   Тьфу! Второй раз за день орут у самого уха.
   -Ты что пишешь, недоумок?! - вопит Муза.
   -Кто недоумок? - удивляюсь я. - Не нравится, что я пишу? Но ты же сама подсказала мне, обидевшись. А вот теперь, ведешь меня дальше.
    -"Да ты что?!" - завизжали богини как дикие кошки, услыхав пастуха. -
    Где же видано, чтоб олимпийки давали дары человеку,
    Когда в силах он каждой отказ преподать, предпочтя двум другим?
    -"Но ведь кто-то же должен быть первым, - резонно заметил Парис. -
    Пусть введу эту практику я".
    Всполошились тут девы Олимпа. Афина кричала:
    -"Козловод окаянный, я задам тебе трепку!"
    -"Отыму у тя Яблоко!" - вторила Гера.
    Афродита сопела за спинами старших подруг.
    Не хватило Парису терпенья выслушивать этот бедлам.
    Он поднялся. Пастух пастухом, но из Тевкрова рода он был,
    Сын царя и герой, какой ни наесть.
    Стало ясно вдруг: Афина забыла копье на Олимпе,
    Не домыслила Гера у мужа пук молний спереть,
    Афродита ж богиня любви - и к батальям она не причастна.
    -"Быть по-твоему, смертный," - дрогнуло сердце Афины.
    -"Ух, согласна," - сломилась и гордая Гера.
    Афродиту ж едва отыскали в кустах, где она... онемела от страха.
   -По-моему, последнее нужно убрать, - кашлянула Муза.
   Ее голова примирительно покоится на моем плече так, что она читает все, что я пишу. Когда миф полетел под откос, она все больше молчала, видно, махнула рукой на меня дурака. А вот онемевшая от страха Афродита ее задела.
   -А в чем, собственно говоря, дело? - интересуюсь я. - Разве это не логично, что при опасности столь кроткая богиня пугается и прячется в кустах?
   -Убери и все... Да зачем ты вообще мои слова пишешь? Переста...
    .....
   Муза все-таки хотела еще походить на Музу, тем более ей надо было лететь к Платону в Сиракузы, поэтому она отпустила мою руку, о чем и свидетельствует данная надпись.
   -Все, пиши, что хочешь, а я ухожу.
   Неожиданно. О, Зевс, ну что за народ эти женщины! Только дело пошло, и на тебе - ухожу.
   -Погоди, прости! - Ловлю ее за край хитона.
   Она в нерешительности останавливается.
   -Садись. Ты же не хочешь иметь проблемы с Гермесом? Солнце еще далеко от холмов.
   -Хоть бы извинился.
   -Как я могу по-нормальному извиниться, если одной рукой держу тебя, а другой пишу?
   -Меня вообще убивает, что ты все записываешь.
   -Пусть небожители знают, как нелегок писательский труд.
   Ура! Смилостивилась: опустилась рядом и даже снова положила голову на плечо.
   
   
   
Песнь пятая,
   в коей воспеваются истинная щедрость, истинная
   сообразительность и творческая смелость поэта Деметрия.
   
    Ты прекраснее всех.
   Реакция на написанное мгновенная - вопросительное мурлыканье. Я поясняю:
   -Это текст поэмы.
    “Ты прекраснее всех,” - олимпийке так каждой Парис говорил.
   Похоже, объяснение даже огорчило Музу. Неужели она приревновала меня к Афродите, Афине и Гере. Н-да. Ты прекраснейшая... Возможно, до встречи со мной Муза и была таковой.
   -Поди еще глаз смочи. - Щедро указываю я на кувшин.
   Для такой Музы воды не жалко. Конечно, весьма нетактично с моей стороны напоминать ей о временном дефекте, она все-таки женщина. Поэтому вернусь к божественному заказу: прежде, чем опять рассоримся, допишу хотя бы пятую песнь.
    "Ты прекраснее всех," - олимпийке так каждой Парис говорил,
    А богини за то ублажали троянца, тщеславьем полны.
    В поединке кулачном он Гектора, старшего брата, побил,
    Хотя ранее Гектор считался сильнее.
    А причиной тому послужила поддержка Афины.
    С ее помощью он одолел также персов свирепых...
   Э-э... Персов же тогда не было. Морщу лоб, припоминая, кто же тогда был. Зороастр? Соломон? Нет, нет. Вообщем, после того, как Парис накаутировал родного братца, он разбил еще кого-то там, но главное, тоже очень крутого.
   Далее тщательно фиксирую, как Гера укрепляла власть троянского пастуха над миром и втихомолку приворовывала из олимпийской казны, вследствие чего Троя сделалась самым цветущим городом. Старик Приам даже хотел раньше срока уйти в отставку и передать престол в обход Гектора удачливому Парису. Однако старший сын так выпячивал грудь, топорщил бороду и вращал глазами, что Приам решил все-таки доцарствовать до погребального костра.
   Афродита также не отставала от своих соперниц, и Парис не мог показаться на улице без охраны потому, что все женщины поголовно были в него влюблены. Возможно, повторяю, возможно, дабы задетый за отеческие чувства Зевс не испепелил меня пучком молний, итак, возможно, даже сама Афродита являлась к троянцу под покровом темноты. Впрочем, об этом не знали ни ее хромоногий супруг, бог огня Гефест, ни ее буйный обожатель, покровитель головорезов Арес.
   -Нравится? - спрашиваю я у Музы, любуясь написанным фрагментом.
   -Про Афродиту стоит убрать. Божественная цензура этого не пропустит.
   -А кто у вас там цензором?
   -Конечно Цербер!
   -Ага, значит, мне следует запастись мозговыми косточками?
   -Не смейся.
   -Неужели эта трехголовая псина не любит мозговых косточек? - удивляюсь я. - Зевс, обращаю этот вопрос к тебе или к твоему брату Аиду. Объясните мне, чем питается Цербер?
   -Гнилыми душами, - шикает Муза у самого моего уха.
   -Гнилые души, души гнилые... Знаешь, а это неплохо. Жестко, смело, без прикрас. Гнилая душа! - Я прихожу в экстаз гениального творца. - Надо вставить в поэму. Ха, тем более одна гнилая душа у меня уже есть.
   -Твоя собственная, - цедит Муза.
   Тут же фиксирую на свитке акт оскорбления моей честной греческой души.
   -А ты разве не оскорбил меня, распустив руки?
   Фиксирую и этот факт своего варварского обращения по отношению к божественной особе.
   -А ты поцарапала мне щеку. Но...
   Муза смотрит на меня, ожидая, что же последует за этим многообещающим “но”.
   -Но вернемся к нашей гнилой душе, - доканчиваю я.
   Муза еще не понимает, хотя сама натолкнула меня на эту мысль.
    Ах, какая гнилая душа у Париса была!
    Козлопасом был ранее он, хоть и сыном царю доводился,
    А теперь обленился, погрязая в роскоши чванной.
    Золотые монеты, победы и женщины - все так обрыдло, приелось!
    Лишь одно занимало отныне Париса - чудесное Яблоко.
    Вечерами он лазил в тайник и пылинки сдувал с розоватых бочков.
   Меня чуть слеза не прошибла, когда я представил отъявленного злодея трепетно лелеющего яблочко в своих заскорузлых руках. Однако, заказ есть заказ. Жалость прочь!
    Постепенно терпенье богинь иссякало.
   Я не слышу дыхания моей Музы на щеке. Умерла от побоев? Поворачиваю голову - рот ее чуть приоткрыт, зрячий глаз смотрит на корявые строки.
   -Интересно, - говорит она, возобновляя прерванный процесс дыхания, - до чего же ты дофантазируешься, поэт?
   -Не знаю.
   -После этого “не знаю” и моих слов, которые я сейчас произношу, а ты так скурпулезно записываешь, что ты начертаешь дальше?
   -Свой ответ.
   
   
   Песнь шестая,
   в коей в лице сластолюбца и лгуна Париса воспевается истинное и
   исключительное величие рода людского.
   
   -Хорошо. Пока выкрутился, поставив название шестой песни.
   -Спасибо за похвалу, - отвечаю я. - Видишь, две строчки новой части поэмы уже готовы.
   -Не отвлекайся от Париса.
   От Париса, от Париса...
    Наконец от Париса, судьи загулявшего, стали просить разъяснений,
    Чтобы дал он ответ на вопрос, кто прекраснее всех,
    А с ответом и Яблоко даме первейшей вручил.
    Афродиты-тихони терпенье иссякло быстрее всего.
    Оттого ль, что богиня любви переменчива боле, чем Гера с Афиной?
    Иль, быть может, и вправду услуги ее были больше?
   -Это безнадежно. И что я здесь с тобой время теряю, когда меня Платон в Сиракузах ждет. - Качает головой Муза. - Цербер не пропустит поэму.
   -Но помилуй, - нахожусь я, - он же пес. Пусть и трехглавый, но пес. Он и читать-то не умеет.
   - Все равно не пропустит. У него на Афродиту нюх.
   -Ах вот как! Пес, пес, а сечет.
   -Перестань!
   Судя по тому, как сверкает глаз Музы, я безропотно перестаю.
    Баловница, науки нежнейшей учитель, слетела на Трою вдвоем с...
   -Хм, как бы это написать, чтобы не оскорбить божественную персону?
   -С другом, - подсказывает Муза.
    Баловница, науки нежнейшей учитель, слетела на Трою вдвоем с
    Очень близким ей другом - Аресом.
    Доводился богине он братцем, и братом же мужу ее -
    Однозначно считаться ближайшим мог другом семьи.
    Только бедный Гефест - хромоногий супруг Афродиты - не ведал,
    Что Арес все же ближе ближайшего друга семье,
    Ибо к ней он не просто относится - прям прилегает.
   Хе. Н-да, вообще-то изо всех небожителей мне наиболее симпатичен Гермес. Когда я думаю об Аресе или, тем более, о Посейдоне...
   -Что-то шея затекла, - объясняю я и начинаю разминать позвонки.
   Муза смотрит искоса. А ведь помнит, прохвостка, что я не только себе могу холку намять! Ничего, пусть знает, на что способен грек Деметрий. А уж на что тогда способен взбешенный Арес?! Бог-солдафон! Железная глыба! Ох, и подумать страшно! “И что же этакое должен был сказать ему Парис, чтобы тот отстал?” - фиксирую вопрос на полях.
   Минута протекает в тяжелых раздумьях.
   -Ты бы поторопился, поэт, - напоминает Муза о себе. - Платон в Сиракузах ждет, а он, между прочим, клиент поценнее.
   -Поценнее? - Мое самолюбие явно задето. - Да точно! Ценнее! - Едва не вскакиваю от восторга.
   Вот он ключ! Парис Аресу сказал: "Ты, дескать, крут, заключена звериная ярость в тебе, но, братан, извини. Я слыхал, что есть и покруче тебя". Арес, знамо дело, в бочку. Афродита за него заступилась, мол, в иных вещах, Парис, мой дружок поценнее тебя.
   -В каких это “иных вещах”?
   О всемогущий Зевс! неужели я уже сижу рядом с Цербером? Кошусь на Музу. Нет, голова у нее вроде человечья. Да и не надо нам людей с песьими головами. Нам в Греции и других ненормальных хватает.
   -Слушай, - говорю я, - Арес – олимпийский бог. Правильно?
   Муза не возражает.
   -В таком случае, - я развиваю свою мысль, - существует масса дел, в которых он поценнее Париса.
   -В таком случае, - передразнивает меня несносная девчонка, - напиши так: "Мол, во всех вещах, Парис, мой дружок поценнее тебя".
   -Идет, однако тем дело не кончится.
   -Пиши, пиши, а я посмотрю, что у тебя получится, - кивает Муза.
    -"Кто же круче меня!" - заревел облаченный в доспехи Арес так,
    Что шелом задрожал и Арес оглушил сам себя.
    -"О, Афина. Афина сильнее тебя," - ответил Парис.
    -Бог войны обезумел: "Я тебе докажу, что навет это подлый!"
   У меня нет ни времени, ни желания описывать подвиги Ареса. Если понадобится, пусть в конце концов сам закажет поэму - не обедняет. Я же только скажу, что на глазах у Париса он сломал сто двадцать шесть копий, согнул сорок семь мечей и свыше шестисот подков, после чего сын троянского царя пришел к выводу, что следует обратить большее внимание на инвестирование металлургической промышленности края.
    Афродиту же все позабыли.
    -"Дорогой, мы пришли в Илион не за тем, чтоб крушить,
    А за Яблоком чудным!" - в слезах подвывала она.
    -"Ах, какая подковка. Согну как пруток, - раздавалось в ответ. -
    Или хочешь, Парис, из подковы я выдавлю влагу?
    Ты увидишь, как плачет железо водой."
   -Лучше пусть "плачет железо нектаром". Так романтичнее, - мечтательно замечает Муза.
   Подбородок ее покоился на моем плече. Глаза прикрыты, губки приоткрыты. Я почти влюбился в нее. Но ни дай Зевс иметь такую жену, которая вместо воды предпочитает нектар. Ишь чего удумала – амброзию ей подавай!
    Надувает громила Арес свои мышцы, толстенные копья ломает,
    Но не ведает то, что его самого надувает Парис.
    Тяжело дуракам.
    В подтверждение слов этих лопнул надутый Парисом Арес:
    Надорвался, бездумно трудясь, и лопнул как мыльный пузырь.
    Был могуч, а уж глядь - и сидит на плечо свой язык возложив.
   Эти строки патетического торжества тривиальной воды над нектаром, человеческого над олимпийским дались мне необычайно легко. Пусть немного неясно, лопнул ли Арес или только устал, но это неважно. Главное - пафос! Извини, Зевс, за признание. Гм, да, и помни - за откровенность не карают.
   Вообщем “Афродиту и близкого друга ее козлопас одолел”.
   
   
   Песнь седьмая,
   в коей воспеваются истинный мордобой и черная неблагодарность за его
   истинное отображение.
   
   -Ну хорошо, Афродиту одолел, а как насчет Афины, которую ты как раз упоминал? - ехидничает Муза.
   Да, она же тоже небожительница. Ей не дано так за людей душой болеть, как мне - поэту! Клянусь, если бы вот прямо сейчас зашел ко мне сосед, я бы дал ему зерно. Дал бы и не раздумывал. Правда, слава Зевсу, сосед не зашел.
   -Хорошо, - соглашаюсь я, - появляется Афина. И что?
   -Она требует от Париса Яблоко, ведь он называл ее прекраснейшей.
   -А он отвечает, что время еще не подошло.
   -Ах не подошло?! Нет, очень даже подошло. И вообще...
   -Что вообще?
   -Разъяренная бессмертная ой как опасна.
   -Значит, физическая расправа?! - возмущаюсь я.
   -Может дойти и до этого, но если Яблоко будет дано...
   -Нет!
   -Отдай Яблоко!
   -Никогда!!!
   - Отдай!!!
   Мы катимся по двору. Пыль, ногти - прямо когти! Тьфу! Тьфу!
   -Да нет у меня твоего Яблока! - взмаливаюсь я.
   -Не ври – есть!
   -Да нет. Это же я – Деметрий!
   Муза некоторое время смотрит на меня, будто не узнает, затем хихикает и отпускает. Я поднимаюсь с трудом. Этак недолго и концы отдать. А после удивляются, отчего жизнь поэтов зачастую так трагична. Вот теперь еле ворочаю пером и обращаю сию жалобу к тебе, всемогущий Зевс.
   -Ничего, теперь мы в расчете, - злорадствует Муза.
   У меня при этом внутри все прямо вскипает. Ну погоди, мерзавка. Вот задам я вам, бессмертым, трепку. Так отыграюсь - навсегда запомнишь.
    Получилось, что грозный Арес, хоть и выдохся малость,
    Но увидев Афину, которая якобы круче его, озверел.
    К нему с бешенством силы вернулись.
    -"Эй, сестрица! - Арес заорал, - подойди-ка сюда!"
    -"Мне с тобой говорить не с руки. У меня к пастуху разговор".
    Сей ответ разозлил исполина кровавого боле.
    -"Ну, сестричка, держись!" - Подбежал он к Афине и в власы ей вцепился.
    -"Ой, ты что?! Ты совсем!.." -"Да, совсем!"
    Намотав прекрасные пряди на локоть, Арес саданул
    О колонну сестрицыно личико. В кровь расквасился нос.
    "Н-да, Афина уже не помеха, - подумал Парис. -
    Претенденток на званье прекраснейшей стало поменьше".
    Тем не менее Зевса могучая дочь не сдавалась:
    Извернувшись Аресу в промежность ударила так, что бог заскулил.
   -Фу, какая гадость! И ты думаешь Зевсу это понравится? Грязная бойня!
   -Слушай, - взрываюсь я, - это у вас на Олимпе все чистенько, гладенько, а у нас здесь, коли дорвались, так мочат и замараться не боятся. А если еще какие-то вопросы, то почитай “Илиаду”. Там тоже...
   -Но не до такой же степени.
   -А я, может, гуще краски кладу! Я, может, на контрастах работаю! - кричу я.
   -Нет, это мерзость! Ты не поэт, а мясник! - Муза демонстративно отирает лицо водой из кувшина. - И вообще, ни чем, кроме своей грошовой славы, не интересуешься.
   -Не такая уж она грошовая! - оскорбляюсь я.
   И тут она язвительно этак смеется:
   -Это у нас на Олимпе все богато, велико, а у вас, коли до славы дорвались, так только до грошовой.
   Эк обвела! На моем же поле. Ну погоди. Мелкие мы, говоришь? Вот и напакастю тебе, хоть мелко:
   -А ты чего это водой плескаешься? Ну-ка поставь кувшин.
   -Скряга.
   - Разорительница.
   -Жадюга.
   - Мотка.
   -Скупердяй.
   Последнее слово всегда будет за женщиной, а уж если они небожительница...
   Молчим. Она с видом победительницы озирает двор, амбар, гермесовы мешки.
   -А по поводу моей славы ты не волнуйся, - наконец говорю я. - Мне Гермес бессмертие в веках обещал.
   -Еще хуже, вечная грошовая слава. Только вдумайся в это! - заливается она. - Со временем все забудут, чем прославился, и будут только помнить, что слава-то грошовая!
   -Ну все, хватит! Раз так сейчас возьму и все брошу!
   -Ага, испугался? - потешается несносная Муза. - Понял, на какое бессмертие себя обрекаешь? Давай-давай, бросай! Только, думаю, придется зерно-то вернуть, да еще неустойку заплатить. Гермес, поди, своего не упустит. Не даром торгаш.
   -Хорошо, я допишу. Вот только...
   
   
   Песнь восьмая,
   в коей воспеваются истинный двигатель искусства
   и жестокая борьба при его дележе.
   
   -...Только Яблоко не достанется никому.
   Вот достойная месть!
    У Париса был брат - бородатокозлиный герой, Илиона краса,
    Именуемый Гектором, сыном Приама.
    Он так страшно умел очами вращать и выпячивать грудь!
    К сожаленью, достоинства си помогали ему не всегда.
    Так, узрев исполинов, ратящихся насмерть, то есть Афину с Аресом,
    Наш герой бородатокозлиный струхнул и запрятался в кратер с вином.
    А зато опосля, как оттуда излез, расхрабрился сверх меры
    (В том вина ли вина?) и брата спросил:
    -"Ты, Парис, мне ответь, зачем весь сыр бор? Не поделят чего?"
    Но Парис был хитер и смолчал.
    Покумекав же Гектор решился за братом следить.
   -Вот оно, вот оно! Началось!
   -Ну чего ты расшумелся? - осаживает меня Муза, но теперь самой скверной Музишке не сдержать мой полет.
   Я в ударе. Я едва ли не сам небожитель!
    Как то раз любовался Парис драгоценным залогом приязни богов -
    То есть Яблоком дивным, несущим раздор.
    Между тем прилетел в знаменитую Трою Гермес -
    Быстроногий посланник богов, покровитель торговли,
    Иногда подменяющий также и Феба, служа покровителем творчеств.
   Молниеносный взгляд на мешки у амбара. А что, я не шучу! Без привольной кормежки не было бы никаких поэтов. Когда брюхо урчит – сердце спит.
    Не является к смертным Гермес просто так. Испугался Парис.
    На столе позабыв свое Яблоко, ринулся он к высочайшему гостю.
    Да, и вправду Гермес не без вести к троянцу прибыл:
    - "Сколько можно тянуть? Истомились богини. Их спор разреши поскорей.
    Я сюда снизошел, чтоб тебя проводить на Олимп".
    -"Эй, зачем?" - поперхнулся Парис. -"Чтобы дал ты ответ".
    -"Хорошо, я согласен. Ведь мне не позволят тянуть".
    -"Человек, а ты прав!"
    Потерявший надежду троянец побрел к тайнику.
    Только Яблоко, Яблоко - фить и тю-тю.
   -Что это за “фить и тю-тю”? Это что поэзия?
   Я гляжу на Музу.
   -Да ты знаешь, - мой голос зловеще тих, - да я может ради этой фразы всю поэму писал! - ору я.
   -Дурацкая же, надо сказать, у тебя поэма.
   -Между прочим, это и твоя поэма.
   -Моя? - Муза готовит подвох. - Тогда вполне честно разделить гонорар. Вот хотя бы эти мешки. Ты не согласен?
   Она поднимается. Вот уже у амбара, запускает руку в МОЕ зерно.
   - Это святое! Не трожь!
   -А иначе? - Горстями швыряет МОЕ зерно.
   -А иначе сделаю с тобой тоже, что сделал Парис с Гектором!
   -А при чем тут Гектор?
   -А при том, что Яблоко сожрал!
   Пытка оборвалась. Муза застыла с открытым ртом.
   -То есть как это сожрал?
   -Очень просто: хрум-хрум, фить и тю- тю.
   -Н-но этого же не было в мифе?
   -А у меня поэма не на мифах, а на реальных фактах, - парирую я.
   На этот раз победа за мной. Муза смирно приближается ко мне, вдруг хватает за бороду, надвигается и шепчет:
   -Ты перед Зевсом ответишь за этот фарс!
   -Прости, прости, раз гонорар поровну, то и...
   -Я не виновата. Я старалась, как могла.
   -Именно! Совершенно согласен, почти все сюжетные ходы принадлежат тебе.
   -Да что ты такое мелешь? - взвизгивает она. - Ты перед Зевсом будешь...
   -Вот, вот, - нетерпеливо перебиваю я ее. - Может, ты все-таки отпустишь волосатое украшение моего лица, и я смогу нормально записать твою мысль.
   -Какую мысль?
   -Про Зевса, конечно. Коли мне суждено отвечать, так пусть первым ответит Парис. Тебе не кажется, что это логично? Он все-таки жил на тысячу лет пораньше.
   
   
   Песнь девятая,
   в коей воспеваются истинные деяния Геры на посту царицы богов
   и пикантные подробности появления на свет мудрой Афины.
   
    Перед Зевсом предстал безутешный Парис, но сам вид громовержца
    И толпища различных божеств, мельтешащих вокруг,
    Уничтожили жалость в троянце к кончине чудесного Яблока.
    -”Вот, богини. Их спор разреши, - прогремел громовержец,
    Указуя на Геру, Афину и тихую дочь Афродиту. -
    Кто прекрасней из них? Отвечай!”
    -”Отвечай! Отвечай!” - загалдел весь Олимп.
    (Я скажу по секрету, что боги устроили ставки и поэтому ждали
    Приговора с азартом.)
    Хоть и боги они, да не знали, что планы их Гектор разрушил,
    Ибо в смертном своем естестве драгоценное Яблоко схрумкал.
    Как известно (сметливым конечно), когда отпереться нельзя, нападай
    И авось победишь, очернив прокуроров.
    А Парис был бесспорно сметлив, потому стал ТАКОЕ болтать!
    Оказалось, что Гера - воровка, крала из казны олимпийской;
    Афина - не мудрости символ, но тупости, грубости, словом, - солдатка.
    Эта часть выступленья понравилась крайне Аресу,
    И троянец, заметив, что есть у него уж союзник, решил
    Афродиту публично не хаять.
    А затем убедил хитроумный (прости Одиссей, что использую званье твое),
    Хитроумный Парис благоверную Зевса с дочуркой Афиной изгнать.
    (Я признаюсь, что Геру от дел отрешить оказалось несложно.
    Черезмерно ревнива была казнокрадка - за мужем следила
    Так, что Зевс, царь богов, принужден был скрываться от стервы,
    То дождя золотого, то лебедя вид принимая.
    Как привольно вздохнул он теперь!)
    С Афиною было сложнее. Отец упирался, но троянский герой уломал:
    -”Зевс, ну вспомни, пожалуйста, как породил ты Афину.
    Да-да, именно - сидел и решил хоть разок в своей жизни
    Понапрячь головой, не головкой. Но и здесь не ушел ты от сути своей:
    Хоть напряг котелок, а не место пониже, итог получился один -
    Появилась Афина, которую все до недавнего времени мудрой считали.
    Заблужденье отныне прошло. Всем понятно - она солдафонка.
    Так подумай, Зевес, коли выбросил ты из башки эту дочь
    При рождении самом ее, почему бы не сделать того же сейчас?”
    Почесался и сдался отец- громовержец.
    С высоты олимпийской низвергнуты были Афина и Гера.
    Происшедший скандал столь велик оказался, что Яблоко боги забыли.
    Так остался Парис на плаву.
   
   
   Песнь десятая,
   в коей воспевается истинный порядок вещей на земле и Олимпе.
   
   -Вот, хоть чуть-чуть помолчала и смотри, какой блестящий слог! - похваляюсь я, демонстрируя Музе свиток. - Гесиод! Гомер!
   -Ты бы лучше не бахвалился, а дальше про Париса писал.
   -Что за проза! И это говорит Муза! Ты вдумайся, - я перехожу на полушепот, - ты же МУЗА.
   -Да, и что?
   -А ты подрезаешь мне крылья. Только я, так сказать, ощутил упоенье искусства, впал в экстаз демиурга...
   -Заткнись, - обрывает она. - Много вас, демиургов, развелось, и каждый на свой лад мир кроит.
   -Э-эх. Ты полностью меня разочаровала.
   -А если б ты знал, что я думаю о тебе!
   -Ну, скажи, очень любопытно, - ухмыляюсь я.
   Сейчас она обольет меня грязью, я все это занесу в текст поэмы, подам Гермесу и компенсация за моральный ущерб обеспечена. Однако Муза словно прочитала мои мысли (наверняка она так и поступила), поэтому, вместо того, чтобы разразиться потоком бранных слов, весьма смиренно произнесла:
   -Пусть это останется при мне.
   -Пусть, - огорчаюсь я и как-то сразу расслабляюсь.
   И вдруг новый удар:
   -Но имей в виду, поэт, если будешь зарываться, шепну о тебе Аристофану. Уж он-то умеет выводить на чистую воду таких как ты.
   -Что? - Подпрыгиваю я. - Этому... Этому выскочке! Комедианту!
   -Тебе не нравится Аристофан? А мы, между прочим, с ним весьма дружны.
   -Оно и видно. Тьфу! Такие дурацкие комедии. И совершенно не смешные.
   -Скажи лучше, что Аристофан побеждал на состязаниях ... раз подряд, а твою комедию освистали.
   -Все куплено, - огрызаюсь я.
   -Ха-ха! - До чего противный смех.
   Эта девчонка сведет меня в Аид.
   -А чего ты хочешь? - издеваясь, она пользуется своим божественным даром телепатии. - Коли ты “низверг с высоты олимпийской” саму Геру и Афину, при чем, заметь, сделал это весьма нетактично, почему я не могу свести тебя в Аид?
   -Опять угрозы?
   -Да, - отвечает она неожиданно серьезно. - Я понимаю - тебе терять нечего: такому развратнику не нужно покровительство Геры. Ты о семейном очаге поди лет десять как позабыл. Ты и Афину не жалуешь, потому что мудростью она тебя явно обделила.
   -Но-но...
   -А мне, - продолжает Муза, не обращая внимания на мое протестующее восклицание, - мне с Герой и Афиной еще вечность коротать, и я не хочу иметь проблемы потому, что какой- то кретин накалякал пошлый памфлет.
   -Вот, значит, как. Пошлый памфлет!
   -Возвращай Афину и Геру на Олимп. Возвращай немедленно.
   -Но это же так...
   -Возвращай говорю!
   -Это же творческая находка...
   -Сказала бы я, какая это находка. Вертай сейчас же!
   -Да что ты заладила.
   - Вертай! - талдычит Муза.
   А похоже, она сильно перепугалась. Ей и вправду не хочется иметь проблем с Афиной и Герой. Все издержки иерархии налицо – низшие чины боятся высших и не смеют пикнуть в защиту попранной справедливости. И никто не бросит вызов существующему порядку. Только я! Только я... Э-э, кто же я? Я Деметрий, поэт, грек, человек, смертный. Н-да. С Аресом я не очень-то дружен. С Посейдоном вообще... Хм. Печально. В какой раз попирается справедливость на этой земле и там, на Олимпе!
    Хоть и радостно было Зевесу без Геры, но все же нельзя без царицы.
    Распоясались боги, забыли устои семьи.
    Афродита с Аресом совсем обнаглели.
    Так, что Зевсу пришлось возвернуть благоверную снизу.
    Вслед за Герой Афина была прощена.
    Ну, казалось бы, все - пресчастливый конец.
    Но богини, познавшие тяготы жизни,
    Невзлюбили так Трою, что стали к мечу призывать.
    Вот причина ужасной Троянской войны.
   Последние строки поэмы. Дальше писать нечего. Но ведь еще только десятая песнь! А надо двенадцать. Две-над-цать, иначе плакали мои мешочки.
   -Ну, теперь ты довольна? - досадливо спрашиваю я у Музы.
   Она наклоняется, изучая свиток.
   -Вполне. Только...
   -Только что? - нетерпеливо переспрашиваю я.
   Муза хитро прищуривается и говорит:
   -Только ты забыл об Афродите.
   -А что с ней собственно такого?
   -А про Елену Прекрасную ты написать не хочешь, тупица? Или из-за чего, по- твоему, произошла вся буча?
   Да конечно! Я забыл упомянуть об Афродите и о ее чудесном даре Парису. Елена Прекрасная - вот сюжет для оставшихся песен. Моя Муза просто молодчина. Я даже прощаю ей “тупицу”.
   Итак... Ладно, обо всем в следующей песне. Извини, громовержец, что так эксплуатирую твое терпение, но - объем, объем, проклятый объем.
   
   
   Песнь одиннадцатая,
   в коей воспевается истинное олимпийское спокойствие и
   долготерпие небожителей.
   
    Спозаранку следующего дня (не того, который настал
    За призваньем Афины и Геры обратно в божественный круг,
    Но того, что за их выдвореньем последовал сразу,
    Словом... Тьфу! Заболтался я слишком).
    Спозаранку энного дня Афродита к Парису пришла.
   -И стоило все это городить? - укоряет меня Муза.
   Распоясалась девка. Раньше хоть помалкивала, а теперь будто Цербер. Все не нравится, всем недовольна.
   -Я поэму пишу разностопным анапестом. Тут надо слов побольше, - объясняю я. - Жанр требует. Если бы я написал, что “Афродита пришла на рассвете того дня, который минул с момента изгнанья Афины и Геры, а не с того, который...” Тьфу! Вот опять запутался. Это все ты меня сбиваешь.
   -Ах, я, видите ли, его сбиваю. Скажи лучше, что писать не умеешь.
   -А все-таки пишу, - откусываюсь я.
   -В том-то и проблема - не умеют, а берутся.
   -Ну я, кстати, не сам взялся. Мне заказ от самого Зевса был.
   -Вот уж точно все куплено!
   - Эй!
   -Ладно, ладно. Не кипятись, - примирительно бросает она. - Пиши дальше. Какой-никакой, а поэтишка.
   -Хм, какой-никакой, - оскорбленно хмыкаю я и меж тем раздумываю над очередной строкой.
   Муза ни шиша не помогает, только портит все:
   -И давай побыстрее. Вон видишь, солнце почти коснулось холмов. Время вышло. Считаю до десяти и улетаю. Раз!
    Афродита предложила Парису подарок за то, что тот не осудил ее, а тем более не обмолвился про Ареса.
   -Два!
   За это богиня подарила троянцу славнейшую жемчужину мира - Елену Прекрасную. Эта красивейшая из смертных влюбилась в Париса и...
   - Три!
   -Может, все-таки помолчишь?
   Мотает головой:
   - Четыре!
   ...и, когда Парис приплыл в гости к ахейцам, взяла да и уехала вместе с ним в Трою. Так он нанес ахейцам смертельную обиду и началась Троянская война.
   -Пять!
   -Да подожди!
   -Шесть!
   -Стой! Как тебе конец?
   -Халява какая-то, - безразлично кидает Муза. - Туфта. Ни ритма, ни размера. Язык убогий.
   -А как ты думала? - Настает моя очередь повозмущаться. - Как я могу нормально писать, когда ты мне все время на мозги капаешь - “раз, два”.
   -Между прочим, семь.
   -Да нет...
   -Что б ты ни говорил, - гримасничает Муза, - а финал совершенно непродуман. Сырой, скомканный.
   -Ну так помоги продумать!
   -Это уже не по моей части.
   - Как так! Ты ведь Муза.
   -Извини, но время вышло. Восемь.
   Я раскрыл было рот. “Еще же целая двенадцатая песнь!” - хотел закричать я, но тут произошло нечто. Нечто ужасное. Рука дрогнула. Песнь оборвалась.
   
   
   Песнь двенадцатая,
   в коей воспевается истинная радость супружеской жизни.